— Когда мне надо показаться врачу? — спросила Пат сестру.

— Завтра утром. А сегодня вам лучше лечь пораньше, чтобы хорошенько отдохнуть.

Пат сняла пальто и положила его на белую кровать, над которой висел чистый температурный лист.

— В этой комнате есть телефон? — спросил я.

— Есть розетка, — сказала сестра. — Можно поставить аппарат.

— Я должна еще что-нибудь сделать? — спросила Пат.

Сестра покачала головой:

— Сегодня нет. Режим вам будет назначен только завтра. К врачу пойдете в десять утра. Я зайду за вами.

— Благодарю вас, сестра, — сказала Пат.

Сестра ушла. Коридорный всё еще ждал в дверях. В комнате вдруг стало очень тихо. Пат смотрела в окно на закат. Ее темный силуэт вырисовывался на фоне сверкающего неба.

— Ты устала? — спросил я.

Она обернулась:

— Нет.

— У тебя утомленный вид, — сказал я.

— Я по-другому устала, Робби. Впрочем, для этого у меня еще есть время.

— Хочешь переодеться? — спросил я. — А то, может, спустимся на часок? Думаю, нам лучше сперва сойти вниз.

— Да, — сказала она, — так будет лучше.

Мы спустились в бесшумном лифте и сели за один из столиков в холле. Вскоре подошла Хельга Гутман со своими друзьями. Они подсели к нам. Хельга была возбуждена и не в меру весела, но я был доволен, что она с нами и что у Пат уже есть несколько новых знакомых. Труднее всего здесь было прожить первый день.

XXII

Через неделю я поехал обратно и прямо с вокзала отправился в мастерскую. Был вечер. Всё еще лил дождь, и мне казалось, что со времени нашего отъезда прошел целый год. В конторе я застал Кестера и Ленца.

— Ты пришел как раз вовремя, — сказал Готтфрид.

— А что случилось? — спросил я.

— Пусть сперва присядет, — сказал Кестер.

Я сел.

— Как здоровье Пат? — спросил Отто.

— Хорошо. Насколько это вообще возможно. Но скажите мне, что тут произошло?

Речь шла о машине, которую мы увезли после аварии на шоссе. Мы ее отремонтировали и сдали две недели тому назад. Вчера Кестер пошел за деньгами. Выяснилось, что человек, которому принадлежала машина, только что обанкротился и автомобиль пущен с молотка вместе с остальным имуществом.

— Так это ведь не страшно, — сказал я. — Будем иметь дело со страховой компанией.

— И мы так думали, — сухо заметил Ленц. — Но машина не застрахована.

— Черт возьми! Это правда, Отто?

Кестер кивнул:

— Только сегодня выяснил.

— А мы-то нянчились с этим типом, как сестры милосердия, да еще ввязались в драку из-за его колымаги, — проворчал Ленц. — А четыре тысячи марок улыбнулись!

— Кто же мог знать! — сказал я.

Ленц расхохотался:

— Очень уж всё это глупо!

— Что же теперь делать, Отто? — спросил я.

— Я заявил претензию распорядителю аукциона. Но боюсь, что из этого ничего не выйдет.

— Придется нам прикрыть лавочку. Вот что из этого выйдет, — сказал Ленц. — Финансовое управление и без того имеет на нас зуб из-за налогов.

— Возможно, — согласился Кестер.

Ленц встал:

— Спокойствие и выдержка в грудных ситуациях — вот что украшает солдата. — Он подошел к шкафу и достал коньяк.

— С таким коньяком можно вести себя даже геройски, — сказал я. — Если не ошибаюсь, это у нас последняя хорошая бутылка.

— Героизм, мой мальчик, нужен для тяжелых времен, — поучительно заметил Ленц. — Но мы живем в эпоху отчаяния. Тут приличествует только чувство юмора.

— Он выпил свою рюмку. — Вот, а теперь я сяду на нашего старого Росинанта и попробую наездить немного мелочи.

Он прошел по темному двору, сел в такси и уехал. Кестер и я посидели еще немного вдвоем.

— Неудача, Отто, — сказал я. — Что-то в последнее время у нас чертовски много неудач.

— Я приучил себя думать не больше, чем это строго необходимо, — ответил Кестер. — Этого вполне достаточно. Как там в горах?

— Если бы не туберкулез, там был бы сущий рай. Снег и солнце.

Он поднял голову:

— Снег и солнце. Звучит довольно неправдоподобно, верно?

— Да. Очень даже неправдоподобно. Там, наверху, всё неправдоподобно.

Он посмотрел на меня:

— Что ты делаешь сегодня вечером?

Я пожал плечами:

— Надо сперва отнести домой чемодан.

— Мне надо уйти на час. Придешь потом в бар?

— Приду, конечно, — сказал я. — А что мне еще делать?

Я съездил на вокзал за чемоданом и привез его домой. Я постарался проникнуть в квартиру без всякого шума — не хотелось ни с кем разговаривать. Мне удалось пробраться к себе, не попавшись на глаза фрау Залевски. Немного посидел в комнате. На столе лежали письма и газеты. В конвертах были одни только проспекты. Да и от кого мне было ждать писем? "А вот теперь Пат будет мне писать", — подумал я.

Вскоре я встал, умылся и переоделся. Чемодан я не распаковал, — хотелось, чтобы было чем заняться, когда вернусь. Я не зашел в комнату Пат, хотя знал, что там никто не живет. Тихо, прошмыгнув по коридору, я очутился на улице и только тогда вздохнул свободно.

Я пошел в кафе «Интернациональ», чтобы поесть. У входа меня встретил кельнер Алоис. Он поклонился мне: — Что, опять вспомнили нас?

— Да, — ответил я. — В конце концов люди всегда возвращаются обратно.

Роза и остальные девицы сидели вокруг большого стола. Собрались почти все: был перерыв между первым и вторым патрульным обходом.

— Мой бог, Роберт! — сказала Роза. — Вот редкий гость!

— Только не расспрашивай меня, — ответил я. — Главное, что я опять здесь.

— То есть как? Ты собираешься приходить сюда часто?

— Вероятно.

— Не расстраивайся, — сказала она и посмотрела на меня. — Всё проходит.

— Правильно, — подтвердил я. — Это самая верная истина на свете.

— Ясно, — подтвердила Роза. — Лилли тоже могла бы порассказать кое-что на этот счет.

— Лилли? — Я только теперь заметил, что она сидит рядом с Розой. — Ты что здесь делаешь? Ведь ты замужем и должна сидеть дома в своем магазине водопроводной арматуры.

Лилли не ответила.

— Магазин! — насмешливо сказала Роза. — Пока у нее еще были деньги, всё шло как по маслу. Лилли была прекрасна. Лилли была мила, и ее прошлое не имело значения. Всё это счастье продолжалось ровно полгода! Когда же муж выудил у нее всё до последнего пфеннига и стал благородным господином на ее деньги, он вдруг решил, что проститутка не может быть его женой. — Роза задыхалась от негодования. — Вдруг, видите ли, выясняется: он ничего не подозревал и был потрясен, узнав о ее прошлом. Так потрясен, что потребовал развода. Но денежки, конечно, пропали.

— Сколько? — спросил я.

— Четыре тысячи марок! Не пустяк! Как ты думаешь, со сколькими свиньями ей пришлось переспать, чтобы их заработать?

— Четыре тысячи марок, — сказал я. — Опять четыре тысячи марок. Сегодня они словно висят в воздухе.

Роза посмотрела на меня непонимающим взглядом. — Сыграй лучше что-нибудь,

— сказала она, — это поднимет настроение.

— Ладно, уж коль скоро мы все снова встретились.

Я сел за пианино и сыграл несколько модных танцев. Я играл и думал, что денег на санаторий у Пат хватит только до конца января и что мне нужно зарабатывать больше, чем до сих пор. Пальцы механически ударяли по клавишам, у пианино на диване сидела Роза и с восторгом слушала. Я смотрел на нее и на окаменевшую от страшного разочарования Лилли. Ее лицо было более холодным и безжизненным, чем у мертвеца.

Раздался крик, и я очнулся от своих раздумий. Роза вскочила. От ее мечтательного настроения не осталось и следа. Она стояла у столика, вытаращив глаза, шляпка съехала набок, в раскрытую сумочку со стола стекал кофе, вылившийся из опрокинутой чашки, но она этого не замечала.

— Артур! — с трудом вымолвила она. — Артур, неужели это ты?

Я перестал играть. В кафе вошел тощий вертлявый тип в котелке, сдвинутом на затылок. У него был желтый, нездоровый цвет лица, крупный нос и очень маленькая яйцевидная голова.